Упаковка сыра Hohland, банка Невского, салат в пластмассовой коробочке 200 грамм утрамбованный на 400, чипсы Pringles, стакан воды из под крана. Вкусно. Пресловуто, грубо, без излишеств, но вкусно. Именно сейчас, сию секунду. Комната 4*4, прихожая 2*1, санузел 2*2, тумбочка, кровать, стол, стул, ТВ, шкаф, занавеска, гардина, плотная штора. Музыка, пара сотовых небрежно валяющихся на тумбочке, немного покосившиеся очки, стакан, часы. Ноутбук. Крошки, некий беспорядок, книжки на ТВ, ручка на тумбочке, журналы, шоколад. И ничего, съедобно. Просто поглощаешь, рецепторы осязают и передают в голову: это вкусно, съедобно, скоро надо дать команду насыщения, иначе потом будет плохо. Понял, не дурак, команда будет. Два кусочка сыра осталось, была команда.

Нельзя! Но вставать, упаковывать, в холодильник. Вставать выбрасывать в урну. Жалко. Мозг, отвали. Ты умный, ты и думай. Чипсы. Нет, пардон, завтра. Не осилю. Огурчики. Нет, пусть постоят в холодильнике, это ужин на завтра. Вкусно было в прошлый раз. А сейчас не хочется. Мозг, дай огурчик попробовать? Жадный ты, однако. Сам не ешь и другим не даешь. Вино? Нет, не гурман. Коньяк? Унесите вашу гадость. Виски? Сока нет, льда. Пиво? Итак толстый, надо худеть срочно. На горизонте булка виднеется, вчерашняя. Так как догадался в пакет положить, то не умерла. Значит съедобна. Булку можно кушать с чем-то влажным, например, супом, или намазанным сверху чем-то. Чтобы намазать? Масло вчера вымазал, икра рыбья на голую булку некрасиво ляжет и будет соскальзывать на тумбочку. Лежать, тебе, булка, еще сутки, авось придумаю что с тобой сотворить. Вариантов у тебя, булка, собственно два: под нож, в икру и в рот, либо в урну навсегда. Права выбора только у тебя, булка, нет, оно за мной закреплено…

Небольшая кухонка. 3*3. Видавшая годы раковина, потертая газовая плита без электроподжига, старый гарнитур советских времен, шкаф пенал. Кое-где обои отходят от стен, а за ними прячутся неунывающие таракашки. Столик с табуретками того же набора. Слегка приоткрыто окно, легкий ветер заглядывает на огонек ветхой лампы, которая одиноко висит не прикрывая свою наготу. Паучок на ней греется и мухи иногда попадают к нему на ужин. На столе старая плетеная хлебница, на которой лежит горячих, безумно мягкий белый хлеб. Он накрыт чистым платком, каким обычно накрывают булочные изделия в пекарнях, чтобы изделия дольше сохраняли свой естественный вкус и тепло. Так и хочется ущипнуть кусочек, пока никто не видит. На столе несколько тарелок из старого бабушкиного гарнитура, вилки, пара ножей на всех. Кому-то не хватит. Просто больше нет ножей на кухне. Кое-где тарелочки треснули из-за своего значимого возраста. На табуретках лежит пара полотенец, чтобы можно было вытереть руки. Горит свеча. Грустно, нерадостно. В стаканах на дне образовался осадок от облепихового сока. Обычно его взбалтываю специальной палочкой, перед тем как налить из кувшина, но палочки нет. Поэтому каждый слегка покачивает стакан, чтобы поднять осадок со дна и быстро отхлебывает глоток, пока он не осел опять на дно в воронкообразных думах. Дети очень любят наблюдать как эта воронка крутится, увлекая все внутрь себя, а потом и сама себя съедает. Оп, и нет ее. Так интересно. И вот. Торжественный момент. Все замолкают и … на столе появляется Его Величество он! Хозяин стола! Мамин Пирог! Тот самый, который она делает из года в год, каждые выходные и только она! Это он! Мамин! Самый вкусный, сладкий, горячий, мягкий, тающий. Он просто мамин… Все блекнет. Только ты, свеча, семья, пирог. Каждый кусочек дается с таким упоением, не хочется торопиться. Воронка сока смакует мякоть пирога передавая весь его незыблемый вкус… Он просто мамин…

Белая накидка. Три фужера. Три ножа, три вилки, три ложки. Тарелка, блюдце. Блюзмен завывает. Свет приглушен. За окном падает снег. Пушистый, крупный. Пролетают авто. Дорогие и дешевые, средние, большие и малые. Проходят люди, кто-то торопится, кто-то гуляет под руку с кавалером. Все идет мимо. Слабое отражение тебя самого видно в окне. Дорогой костюм, часы, идеально выбритое лицо, прическа. Все до нельзя правильно. На тарелке лежит язык акулы, свежий. Только вчера пойманной. В бокале вино середины двадцатого века. Даже не знаю откуда. Немного горчит, но как-то приятно горчит. Хочется его пробовать по каплям, но не пить. Вокруг ведутся негромкие разговоры. Одна элита, сливки как принято называть. Все блестит и сияет в полумраке. Как будто каждый столик хочет победить в конкурсе самого яркого. Украшения переливаются какофонией света, отражаются от черных фраков мсье и гаснут в мантии потолочной отделки. А снег кружится. Заканчивается одна песня, сменяется другая. Все течет и изменяется…

Мама, ты гений домашнего очага и кулинарного искусства…